Словарь каждого живого языка развивается во времени. Одни лексические единицы бесследно исчезают, другие, выпадая из активного употребления, остаются в языке, пребывая как бы в состоянии анабиоза, третьи продолжают жить. Словарь постоянно пополняется новыми лексическими единицами.
Пополнение словаря русского языка происходит в основном за счёт собственно русской словообразовательной, семантической и морфолого-синтаксической деривации. В меньшей степени пополнение русского словаря осуществляется за счет заимствований. Интенсивность проникновения заимствований, как и источник заимствования, зависит от конкретных исторических причин (в основном экстралингвистического характера). Калькирование как способ пополнения русского словаря занимает маргинальное положение. Тем не менее, калькированных единиц в русском языке достаточно много и они заслуживают специального анализа.
Кальки появляются тогда, когда возникает потребность в передаче понятия, появившегося в иноязычной среде, а прямое заимствование почему-либо нежелательно. В таком случае происходит заимствование словообразовательной или семантической структуры иноязычного слова. Заимствованная структура материально выражается исконными средствами языка-реципиента. Таким образом, в кальке органически слиты моменты заимствования и оригинального словотворчества. Исследователи этого пласта лексики обычно делают упор на элементе заимствования в кальке (и поэтому рассматривают кальку как «скрытое заимствование»). Однако для понимания кальки как особой лексикологической категории важен не только (и не только) объект калькирования, сколько результат этого процесса, выразившийся в выборе тех, а не иных русских средств передачи иноязычного прототипа.
Объект настоящего исследования — кальки в русском языке нового времени, появившиеся в последние 250—280 лет. Специфика Петровских и послепетровских преобразований предопределила круг языков, из которых отбиралась лексика для прямого заимствования и калькирования. Это немецкий, голландский, английский, французский, польский языки, а удерживала свои позиции как язык медицины и фармакологии[примеч. – в данной статье будут упомянуты в основном кальки с немецкого, с других языков будут пропущены].
Это не значит, что процесс калькирования в русском языке начался именно в этот период. Как заимствования, так и кальки — результат межъязыковых контактов, существовавших с глубокой древности.
Реформаторская деятельность Петра I имела одним из последствий значительные изменения в русской лексике. Дипломатические и торговые контакты с западноевропейскими странами вступили в новую фазу, требовавшую хорошего знания европейских языков. Знакомство с социальными институтами Западной Европы, с достижениями ее науки и техники, искусства и литературы потребовали создания русских эквивалентов для новых понятий. Наплыв иноязычной лексики в Петровское время общеизвестен. Заимствовалось нужное и ненужное. Затем поток заимствований отхлынул, оставив в русском языке некоторое количество иноязычных слов, хоть и освоенных, но чужеродных. Однако среди слов с русскими корнями и русскими аффиксами появились новообразования по иноязычной модели — кальки.
В Петровское время переводятся книги по разным отраслям знания. Значительную часть их составляют сочинения по военному искусству (фортификация, артиллерия) и мореплаванию. Военные нужды заставили обратиться к математике и астрономии. Оружейное дело потребовало знаний в области механики, физики и химии. Начиная с середины XVIII в. количество переводных книг по разным отраслям знания возрастает: на русский язык переводятся книги по медицине и смежным с нею биологическим наукам. Появляются пособия по логике, риторике. Резко увеличивается ассортимент и тираж произведений художественной литературы. Все это вызвало в русском языке появление новых лексических единиц. Это хорошо иллюстрирует перевод книги В. Фонтенеля „Разговоры о множестве миров», сделанный Антиохом Кантемиром в 1730, где примечания переводчика, толкующие значения занимают до трети всего текста.
Середина и вторая половина XVIII в. — период интенсивных инноваций в области русской лексики. Такого наплыва прямых заимствований, как в Петровское время, уже не было, зато существенно возрастает количество калек, особенно в области научной терминологии. Не все кальки (как и не все прямые заимствования) этой эпохи удержались в языке, однако многие обогатили русский язык и сохранились до настоящего вмени.
Однако предавшиеся А. С. Шишковым новые слова создавались по модели калек, хотя архаист Шишков предпочитает старую модель калькирования, сложившуюся в тот период, когда книжная калька (и вообще отвлеченная лексика) воспроизводила греческий прототип. Борьба шишковистов и карамзинистов, воспринимаемая одними как борьба старого и нового, а другими как русского и нерусского, широко освещена в лингвистической литературе. Заимствования этого периода изучены достаточно тщательно. Анализу подвергались также и „шишковизмы». И почти без освещения остались сложившиеся в тени этой борьбы безавторские и вошедшие в язык как бы стихийно лексические кальки, особенно семантические. В лингвистической литературе о них говорится, как правило, вскользь.
Середине XIX в. в этом отношении повезло гораздо больше. Фундаментальное исследование Ю. С. Сорокина уделяет
калькам гораздо большее внимание, но и здесь основной упор делается на словообразовательные кальки, В этот период количество словообразовательных калек (по сравнению с семантическими) увеличивается. Основной источник словообразовательного калькирования — немецкий язык. Огромное количество научной и прежде всего философской литературы в этот период переводится именно с немецкого языка. Теория Гегеля, его приверженцев и оппонентов вызывает в России широкий отклик. Переводы, пересказы, критические разборы и полемика, разгоревшаяся вокруг новых идей, произвели на свет новую философскую терминологию. Значение старых, издавна существовавших терминов уточнялось; создавались, новые слова, структурно-семантический прототип которых более или менее легко угадывается в их немецких корреспондентах. Естественные науки также вступают в новую фазу развития. Для второй половины XVIII в. и начала XIX в. характерно детальное описание статичного объекта научного исследования. Именно в этот период в европейских языках (в том числе и в русском) создается подробная научная номенклатура. Книги этого периода, посвященные минералогии, ботанике, анатомии, производят впечатление каталогов. С 30-х гг. XIX в. дело коренным образом меняется. Предмет науки теперь — функционирование ранее описанных объектов, их историческое развитие во всей сложности и противоречивости. Демократическое движение середины XIX в. вызвало к жизни новую общественно-политическую лексику. Интересующая нас лексикологическая категория — кальки — и в этот период не была ведущей, процент калек в общем числе лексических новообразований незначителен, но количество их возросло, так как резко увеличился словарь науки в целом. Многие кальки, возникшие в этот период, прочно вошли в состав русского языка.
Со второй половины XIX в. и особенно к концу его набирает силу технический прогресс. В соответствии с этим увеличивается число технических терминов. Как и в научной терминологии, определённый процент здесь принадлежит калькам, однако создаётся впечатление, что техническая терминология редко обращается к калькированию.
Кальки продолжают пополнять словарный состав русского языка и поныне. С середины XIX в. калькируются, как правило, слова, возникшие в немецком, французском и английском языках. Роль отдельных языков то усиливается, то ослабевает. Мы уже говорили об увеличении калек с немецкого образца в 30-е гг. XIX в, в связи с интересом к проблемам философии. Короче говоря, кальки и заимствования, сходны в одном: их источник — тот язык, на котором впервые было сказано новое слово в той или иной области. В свою очередь русский язык, из которого вплоть до середины XIX в. европейскими языками заимствовались лишь экзотизмы, стал источником заимствований и калек, как только русские ученые, техники, изобретатели и общественные деятели сказали новое слово в области науки, техники и социального устройства.
Кто создает кальки? Для любого заимствования нужен языковой контакт, предполагающий хотя бы минимальное знакомство с чужим языком. Но если прямое заимствование доступно для человека, знакомого с чужим языком поверхностно, понаслышке, без овладения этим языком, то калька может быть создана лишь тем, кто- хорошо знает чужой язык, хорошо чувствует морфологическую структуру слова, семантические связи внутри словообразовательного гнезда и т. п. Знание структуры чужого языка может быть стихийным, невербализованным, не облеченным в грамматические термины, но оно должно быть, иначе калькирование невозможно, иначе калькирующий не может осознать и передать средствами другого языка образ, заложенный в калькируемый прототип. Если прямое заимствование делается устным путем, заимствованное слово может значительно отклониться от прототипа, ср. такие слова, как крахмал, лобзик, рулет, стамеска, фуганок, шпингалет. При прямом заимствовании внутренняя форма заимствуемого слова игнорируется, при калькировании упор делается именно на нее. Поэтому ошибки, имеющие место при калькировании, возникают из-за неправильного морфологического членения слова или вследствие неверного понимания образа, положенного в основу номинации
Какая лексика чаще всего калькируется? Кальки часто встречаются в языке науки, реже в технике и бытовой лексике. Много калек в области общественно-политической лексики и очень мало — в кулинарии и модах. Терминология кулинарии и мод вообще предпочитает экзотизмы. Слабые попытки калькирования в этой области терпели крах.
***
Отношение к калькам. Если калька давно вошла в язык, воспринимается носителями русского языка как исконно русское слово. Этому способствует четкость образа, положенного в основу номинации, мотивированность слова, словообразовательные связи внутри гнезда. То же самое можно сказать и о прямых заимствованиях. Так, заимствованное, но привычное слова проба воспринимается многими как исконно русское, а исконно русское слово лекало — как заимствованное. Поэтому калька — категория в основном этимологическая.
Известны и в лингвистической литературе часто цитируются выступления пуристов против новых заимствований. Но и кальки вызывали подобную оппозицию. Так, Д. Голохвастов в „Голосе в защиту русского языка» (1845 г., с. 83) пишет: „Попытки юных и незрелых писателей эффектно передавать новыми словами своего изобретения слова новейших иностранных языков большей частью остаются безуспешными. Таковы напр.:;(…) Журчащие потоки, которые змеятся (serpentent) по дну свежих долин…» (камешек в огород М. IO. Лермонтова).
Хотя кальки в русском языке встречаются гораздо реже, чем прямые заимствования, известны периоды, когда калькирование усердно насаждалось (так, в частности, выражалась борьба с западным влиянием). Лингвистическая концепция А. С. Шишкова была в значительной степени попыткой навязать русскому языку большее количество калек, нежели это стихийно складывалось в языке. Однако и для самого Шишкова, и для его оппонентов дело выглядело иначе. Эксперимент Шишкова воспринимался как попытка вернуться к языку допетровской Руси и воскресить то, что умерло естественным путем. Для такого восприятия были свои основания. Дело в том, что значительное количество калек из числа вошедших в русский язык и укрепившихся в нем к началу XIX в. имело в своей структуре церковнославянские компоненты разного уровня — фонетические, морфологические, лексические. Для этого были свои причины. Русский книжный язык в большей степени, чем разговорный, допускает употребление церковно славянизмов, и причину этого явления ученые усматривают в диглоссии предшествующего периода. Кальки же — типично книжная категория, и если иногда кальки проникают в разговорный язык и просторечие, то это явление вторичное, вызванное общей тенденцией к демократизации языка, которую мы понимаем как процесс взаимного обогащения: в литературно книжную сферу устремляется поток разговорно-просторечной лексики, а навстречу ему движется аналогичный противоположно направленный поток — из книжной сферы в просторечную.
В XVIII в., когда создавался ряд рассматриваемых нами калек, при выборе компонентов для нового русского слова, калькирующего иноязычный образец, предпочтение отдавалось более книжному (т. е. церковнославянскому варианту). Так, для передачи франц. influence архаичное влияние предпочтено разговорному вливание. Эта тенденция обнаруживается и позже: чтобы калькировать нем. Wasserverdraeugung, выбрали форму водоизмещение (а не водовыпихивание). Если бы в эпоху Карамзина и Шишкова кальки создавались с меньшим упором на церковнославянизмы, то вполне вероятно, что сам спор принял бы другие формы и результаты его были бы иные. Во всяком случае характерен факт, что такие кальки, как кора ‘оболочка земного шара’, красавка ‘белладонна’, налет ‘оттенок’ и ряд других, ее имевших в себе церковнославянского элемента, вошли в русский язык, не встретив никакого противодействия со стороны пуристов, и прочно закрепились на многие годы.
Складывается впечатление, что кальки возникают как. реакция на излишек заимствований, на слишком интенсивный их наплыв. Так, традиционная русская ботаническая терминология допетровского времени была достаточно детальной, когда речь шла о растениях, важных в хозяйственном или медицинском отношении. Травники XVI—XVII вв. богаты по словнику. Но тщетно мы пытались бы найти в них названия растений, не идущих в пищу, не использовавшихся в лекарственных целях или не являющихся злостными сорняками. Лишь некоторые из них благодаря броскому внешнему виду (кувшинка, мухомор) привлекали к себе внимание и получали особое имя. В европейской ботанической литературе к середине XVIII в. подавляющее количество известных растений было описано, систематизировано и снабжено латинским названием. С этимологической точки зрения словник латинских названий растений очень неоднороден. Сюда вошли как исконно латинские названия, фиксируемые у классических авторов, так, и латинизированные названия нелатинской ойкумены. Многие растения получили названия в честь ботаников, естествоиспытателей и вообще выдающихся лиц (линнея, турнефорция, глоксиния, кохия, лобелия). Авторы-составители русских ботанических словарей оказались перед трудной задачей: нужны были русские термины не только для экзотических растений, но и для самых обычных, не привлекавших ранее ничьего внимания. Заимствования были неизбежны, ибо ботаническая номенклатура скачкообразно выросла в десятки раз. И каждый автор ботанического словаря (или авторский коллектив) пытается оптимально решить эту задачу. Там, где калькирование возможно, предлагаются кальки. А так как за основу брались латинско-немецкие ботанические словари, то для калькирования русские ботаники могли выбирать между немецким и латинским прототипами. Часть новообразованных терминов оказалась неудачной, часть же калькированных единиц прочно вошла в ботаническую номенклатуру. И поныне пользуются в ботанике кальками камнеломка, кровохлебка, лисохвост, страстоцвет. Аналогичная картина складывалась в анатомии, минералогии,» энтомологии, ихтиологии. При coздании русской научной терминологии в конце XVIII в. калькирование было сознательным процессом, но закрепление в языке одних лексических единиц и отказ от других произошел стихийно.
***
Хотя кальки появляются как реакция на инвазию заимствований, их создание могло быть вызвано и иными причинами. Одна из них — „просветительская» — стремление раскрыть внутреннюю мотивированность термина и тем самым больше сообщить о новом понятии. и глубже раскрыть его смысл для всех тех, кто только знакомится с ним. (Об этом говорит Э. И. Чистякова в статье „Окказиональные слова-кальки» // РР, 1981, 5, 84—87.)
Это обычно бывает при первых сообщениях в печати о каком-либо открытии, в школьных учебниках, в научно-популярной литературе и т. п.
***
Принято различать семантические и словообразовательные кальки. Под словообразовательной калькой понимается создание нового слова (нового и с точки зрения значения, и с точки зрения звукового/буквенного оформления), не отмечавшегося ранее в языке, воспроизводящего как морфологическую структуру калькируемого прототипа, так и его семантику, причем новое слово создается из исконных (а не заимствованных) морфем.
Так, русский геологический термин напластование калькирует нем. Aufschichtung:
• немецкая приставка auf— переводится русской приставкой на-;
• немецкий корень —schicht— передается русским -пласт-;
• немецкий суффикс —ung передается русским суффиксом -ание..
Или:
Немецкое Goldsucher калькируется русским золото искатель:
• нем. Gold — рус. ‘золото’,
• нем. such(en) — рус. ‘иск(ать)’;
• нем. -еr — рус. ‘-тель’.
Однако такое точное — „морфема в морфему» -— калькирование мы видим не всегда. Так, нем. Minenwerfer калькируется словом миномет, не имеющим суффиксального соответствия немецкому -еr. И наоборот, бессуфиксные немецкие существительные Mehrkampf, Nachwort, Gleichgewicht калькируются русскими многоборье, послесловие, равновесие, имеющими в своей структуре суффикс.
В отдельных случаях точное воспроизведение иноязычных морфем б их последовательности невозможно по причине структурных различий языка-донора и языка-реципиента. Так, в русском языке нет суффикса, который указывал бы на отсутствие признака, выраженного корнем, а в немецком есть (суффикс —los). Для передачи нем. —los пользуются русскими приставками без- и не-. Формально это искажает последовательность морфов первообраза, но позволяет вполне адекватно передать его семантику:
• нем. beweislos — рус. бездоказательный.
Существуют случаи, когда точное калькирование в принципе возможно, однако оно не соблюдается. Так, суффикс –(e)nd, образующий в немецком, языке причастия настоящего времени, вполне переводим русским -ущ-, -ащ-:
• нем. lebensbejahend — рус. жизнеутверждающий,
• нем. weltumfassend — рус. мирообъемлющий,
• нем. Oberkommandierende — рус. главнокомандующий. Но достаточно часто вместо ожидаемого причастного суффикса мы видим в русской кальке суффикс прилагательного:
• нем. kornfressend — рус. зерноядный,
• нем. schnellschiessend — рус. скорострельный,
• нем. annaerend — рус, приблизительный, • нем. schattenliebend — рус. тенелюбивый.
В отдельных случаях при калькировании сложных слов меняется порядок калькируемых компонентов:
• нем. marmorweiss — рус. беломраморный,
• нем. nervenschwach — рус. слабонервный,
Иногда в русском языке сосуществуют два варианта:
• нем. schneeweiss — рус. снежнобелый и белоснежный. Суффиксу языка-донора может соответствовать несколько русских вариантов суффиксации:
• нем. Fuerer — рус. водитель,
• нем. Flieger — рус. летчик,
• нем. Entlader — рус. разрядник,
• нем, Staubsauger — рус. пылесос (нулевая суффиксация);
или:
• нем. aussehen — рус. выглядеть,
• нем. ausstrahlen — рус. излучать.
Вариативность суффиксов я префиксов вызвана их полной или частичной синонимией. Синонимия же цельнооформ ленных слов приводит к тому, что слово языка-донора может калькироваться двумя (или более) словами:
• нем, Ausschichtung — рус. наслоение и напластование (слова слой и пласт близки по значению);
Синонимы, появившиеся вследствие калькирования, разделяют судьбу, общую для всех синонимов. Полная синонимия
редка. Обычно появляются смысловые оттенки, приводящие к
семантической дифференциации (ниже мы остановимся на
этом вопросе подробнее).
***
Говоря о поморфемном переводе, имеющем место при словообразовательном калькировании, мы должны остановиться на следующем моменте. Прототипы словообразовательных калек — слова многоморфемные, Словообразовательное калькирование словообразовательно нечленимого слова вообще невозможно. Структура словообразовательно калькируемого прототипа должна включать, помимо корневой, как минимум одну аффиксальную морфему:
• приставку — нем. Untergrund (рус. подпочва), •суффикс — научнолат. pirola (рус. грушанка),
• вторую корневую морфему — нем. Wasserfall (рус. водопад).
Однако чаще представлены случаи, когда словообразующих морфем более чем две:
• нем. ab/ge/arbeit/et (рус. отработанный),
• нем. Un/ab/haeng/ig/keit (рус независимость);
при этом могут быть две корневые морфемы:
• нем. ein/seit/ig (рус. односторонний),
• нем. Welt/an/schau/ung (рус. мировоззрение).
Рассмотрим последний пример. В нем., Weltanschauung можно выделить четыре словообразующих морфемы: корневая welt-, префиксальная an-, вторая ‘ корневая sehau—
, суффиксальная —ung. Русская калька в точности воспроизводит эту структуру (плюс соединительная гласная): мир-(о)-воз-зр-ение.
Аналогичную картину мы видим также в следующем случае:
• нем. hoch—ent—wickel—t — рус высок-(о)-раз-ви-тый. Однако вряд ли в сознании калькирующего (а калька —
акт сознательного, а не стихийного словотворчества.) имело место такое, дробное членение. В сознании калькирующего немецкое слово распадается не на 4, а на 2 составляющие:
• Welt—anschauung — миро-воззрение,
• hoch—entwickelt — высоко-развитый.
Поэтому оказалось возможным перевести нем, Wasserab—teilung (4 словообразующие компонента) русским водоотвод (3 словообразующие компонента). В данном случае русская калька не воспроизводит немецкого суффикса —ung. Есть и обратные примеры: нем. Zeit—ver—treib имеет три словообразующие морфемы, а русская калька время-про-вожд-ение — четыре словообразующие морфемы. Русская калька оформлена суффиксом -ение, не имеющим в данном случае корреспондента в немецком прототипе калькирования.
1. При помощи существующего в момент калькирования цельнооформленного слова (с суффиксом или без суффикса):
• нем. Wind/motor — рус. ветро/двигатель,
• научнолат. intra/cellularis — рус. внутри /клеточный.
2. Вторая часть калькируется при помощи „препарированной» основы (или корня), не существующей в виде цельно-оформленного слова:
• нем. Wasser/messer — рус. вода/мер,
• нем. Tonerde — рус. глино/зём,
В русском языке нет цельнооформленных существительных мер, зем, ног, но соответствующие корневые морфемы представлены, в цельнооформленных словах мера, земной, нога. Отметим при этом, что в калькируемом прототипе вторую часть составляют цельнооформленные слова:
• нем. Wassermeaser — нем. Messer ‘измеритель’, • нем. Tonerde — нем. Erde ‘земля’,
• научнолат. octopus — греч. pus ‘нога’.
Следовательно, на „усечение» второго компонента русской кальки не было давления со стороны структуры, калькируемого- прототипа. Но, может быть, это имело место при калькировании таких слов, как:
• научнолат, olig/aemia — рус. мало/кровие,
• научнолат. pleni/lunium — рус. полно/луние, где рус. -иe воспроизводит научнолат. —ia, —ium.
При рассмотрении проблем, связанных со словообразовательным калькированием, возникает вопрос о полукальках и неточных кальках. В лингвистической литературе эти понятия часто смешиваются. Однако их целесообразно разграничивать.Полукалька — это слово, в котором один из морфов калькируемого прототипа остается непереведенным:
• нем. Alpha/teilchen — рус. альфа-частица,
• нем. Amper/windung — рус. ампер-виток,
• нем. Gas/leitung — рус. газопровод,
Часть таких полукалек составляют слова, где один из корневых морфов — имя собственное: ампер-виток, ватт-час). В других случаях без перевода остается морф, ранее заимствованный русским языком как цельнооформленное слово и в современном русском языке не имеющий исконно русского эквивалента (газообмен, газоосвещение, газопровод). Аналогичный случай — группа калек с компонентом метал ло-: хотя для названия металла в русском языке некогда существовало слово крушец, оно было утрачено и не привлекалось для калькирования.
В полукальках капиталовложение, кредитоспособность, многофазный, энергоемкий непереведенная часть имеет корреляты в виде русских слов и в принципе могла бы быть переведена (например, элемент капитало- можно было бы перевести денъго-). Однако в данном случае заимствованным синонимам свойственна большая терминологическая определенность, почему им и отдано предпочтение при калькировании.
Не калькируются также названия греческих букв в таких полукальках, нового времени, как бета-частица, гамма-лучи,
хотя калькирование здесь в принципе возможно (ср. азбука —алфавит). Попытки полного калькирования слов типа бета-частица не отмечены. По-видимому, этому препятствовало довольно широкое использование графического варианта этих слов ?-частица, у-лучи.
Однако не всегда явно заимствованный характер морфа говорит о полукальке. Так, слова с элементом радио-, на первый взгляд типичные полукальки, таковыми не являются:
• рус.-радио/волна — нем. Funkwelle, • рус. радио/маяк — нем. Funkfeuer,
• рус. радио/молчание — нем. Funkstille,
• рус. радио /связь — нем. Funkverbindung.
Сущ. радио, известное в русском языке с 1918 г., еще ждет своей детальной этимологии. Словарь М. Фасмера его не анализирует. КрЭС 1971. г. в статье радиола сообщает, что слово радио — производное от лат. radius ‘луч’, но в каком языке произошла эта деривация, не указывает. Для настоящей работы важно подчеркнуть, что сущ. радио, подобно ‘слову газ, не имело в русском языке „русского» эквивалента, и приведенные выше немецкие слова невозможно было калькировать иначе. Поэтому радиоволна, радиомаяк, радиомолчание-, радиосвязь — полные кальки.’
Однако в нашем словаре представлены случаи, когда такое объяснение не удовлетворяет:
• нем. Flugzeug/traeger — рус. авианосец,
• нем. Wasser/kraft— — рус гидросиловой.
Нем. Flugzeug— можно было бы перевести самолето-, a Wasser — вода- (см. многочисленные кальки с начальным
водо-). По-видимому, в эпоху создания калек авианосец и гидросиловой важнее было ‘ не буквальное калькирование, а включение этих слов в лексические группы с начальными компонентами авиа- и гидра-.
Непереведенной может оказаться не только корневая, но и префиксальная морфема. Ряд калькированных единиц с начальным анти-, инфра-, контр-, ультра- (см. Словарь) подтверждает это. Характерной особенностью полукалек такого типа является то, что:
1. Не переводятся префиксы-интернационализмы, с помощью которых возможна собственно русская деривация.
2. Не переводятся только те префиксы, лексическое значение которых близко к значению наречий. Мы не встретили случаев, где при переведенном корне остались бы непереведенныминемецкие префиксы ein-, ver— и т.
***
В отличие от полукалек, где одна часть не переведена, в неточных кальках переведено все, но одна из морфем переведена неверно:
• нем. Blitzableiter — рус. громоотвод: нем. Blitz ‘молния’, а не ‘гром’;
• нем. Windbruch — рус. бурелом.: нем. Wind ‘ветер’, а не ‘буря»;
• нем. immergruen — рус. вечнозеленый: нем. immer ‘постоянно, всегда’, а не ‘вечно’.
При всей неточности перевода образ, положенный в основу номинации, передан верно. Рус. вечно и всегда часто выступают как синонимы (ты вечно опаздываешь значит то же, что и ты всегда, опаздываешь плюс экспрессия). Гром и молния — явления, существующие только вместе, и в русском языке одно (гром) метонимически заменяет другое (молния): его громом убило. В случае с названием класса животных ластоногие произведена удачная замена первой части калькируемого прототипа: в русском языке оказался специальный термин ласт для названия видоизмененных конечностей морских млекопитающих.
Частичная синонимия русских глаголов бить и ломать позволяет близко к смыслу перевести нем. panzerbrechend (brechen ‘ломать’) прилагательным бронебойный.
• нем:, Rechtskunde — рус. правоведение.
Нем, Kunde имеет значение ‘известие, весть’; kuenden — ‘извещать, ставить в известность’; kundig — ‘знающий, ведающий’; Kuudschaft — ‘сведения’. Это словообразовательное гнездо соотносимо с рус. ведать ‘знать’ и производными от него, поэтому передача нем. —kunde русским -ведение вполне оправдано. Элементы -ведение, -знание, -логия, -словие близки по значению и служат для образования слов, означающих ту или иную отрасль науки. При их помощи могут образовываться собственно русские слова {мерзлотоведение, лермонто-ведение).
Словосложение известно и русскому, и немецкому языку (поэтому и возможно словообразовательное калькирование). Но в отличие от немецкого языка, где может складываться несколько основ, в русском языке преобладают двуосновные сложения. Трехосновные русские слова воспринимаются как неоправданно громоздкие (древневерхненемецкий, звероящеро-подобный). Поэтому при переводе „длинных» немецких слов прибегают к словосочетанию:
• нем. Kupfer/schmelz/ofen — рус. печь для плавки меди, медеплавильная печь;
• нем. Hoch/gebirgs/flora — рус. высокогорная флора;
• нем, Hoch/frequenz/strom — рус. ток высокой частоты, высокочастотный ток.
Русские прилагательные медеплавильный, высокогорный, высокочастотный можно рассматривать как кальки нем. Kupferschmelz-, Hochgebirgs-, Hochfrequenz-. Но русские сложные прилагательные такого типа могут быть и собственно русскими словами, образованными на базе словосочетаний плавить медь, высокие горы, высокие частоты. В пользу того, что прилагательные медеплавильный, высокогорный, высокочастотный — кальки, говорит их терминологический характер и исключительно книжная сфера «их употребления.
***
Если калька прижилась в языке, она довольно быстро обрастает производными. От существительных-калек автоматически образуются прилагательные. От прилагательных-калек возникают существительные с суффиксом -ость. Что представляют из себя такие производные с этимологической точки зрения?
Относительно ряда слов нет никаких сомнений, что одно из них — калька, а другое — уже русское производило от этой кальки. Так, носорог — калька научнолатинского rhiltocerue, a носорожий — русское производное, белоснежный — калька нем. schneeweiss, а белоснежность — собственно русское производное. Однако это не всегда очевидно.
Для современного русского языка сущ. водород, кислород представляются первичными, а прил. водородный, кислородный — производными. Однако данные памятников говорят о другом» Прилагательные водородный, кислородный фиксируются значительно раньше существительных водород, кислород (см. Словарь). В XVIII в. вместо привычных водород, кислород говорили водородный газ, кислородный газ.
Еще больший разрыв во времени у прил. сверхчеловеческий и сущ. сверхчеловек. Здесь мы имеем дело скорм всего с разделенными во времени и не зависящими друг от друга актами калькирования.
Анатомический термин голеностопный отмечается уже под 1859 г., а образованное от него путем редеривации сущ. голеностоп 1, ‘голеностопный сустав’; 2. ‘специальный носок для фиксации голеностопного сустава, предотвращающий растяжение связок у спортсмена’ — более чем на сто лет позже (в Словаре новых слов 1984 г.).
Аналогичная картина у калек с суффиксом -ние, -ение. Исконные слова с этим суффиксом предполагают изначальный глагол, но у калек почти всегда первично существительное (сущ. напластование появилось раньше, чем глагол напластовать, воспроизведение — раньше, чем воспроизвести, воспроизводить (см. Словарь).
Поэтому логично считать калькой то переводное слово, которое раньше появилось в языке. Однако следует помнить, что „появилось в языке» и „зафиксировано. в памятнике» — это не одно и то же. К тому же нами расписаны не все тексты XVIII — XX веков. К сожалению, даже такой замечательно полный и в высшей степени квалифицированный труд, как Словарь русского языка XVIII века, не включает некоторых текстов представляемой им эпохи. Вследствие этого мы были вынуждены в ряде случаев давать две словарные статьи на близкородственные слова-кальки: боеспособность и боеспособный, восприимчивость и восприимчивый и т. п. Иногда нам представлялось целесообразнее давать такие пары внутри одной статьи (добрососедский — добрососедство, планомерный — планомерность, утонченный — утонченность).
Итак, при создании словообразовательной кальки возникает новое слово. Его новизна носит двоякий характер. Во-первых, появляется некое новое значение. Во-вторых, для его выражения создается новый, не существовавший ранее в языке, звуковой комплекс.
При возникновении семантической кальки нового звукового комплекса не создается. Используется уже существующее слово, но одно из его переносных значений появляется в результате заимствования из иностранного языка.
Здесь важно подчеркнуть, что при семантическом калькировании заимствуются только переносные значения слова.
Однако появление переносных значений возникает не только в результате калькирования. Переносные значения естественно возникают в процессе функционирования языка. Переносных значений бывает одно или несколько, иногда много. Как определить, которое из них возникло в результате семантического калькирования?
Это задача непростая. Удачные семантические кальки, давно вошедшие в русский язык и ставшие привычными для носителей (и особенно те из них, которые покинули чисто книжную сферу и проникли в разговорный язык), выглядят как продукт собственно русской деривации. По каким признакам определяется семантическая калька?
Основной признак — резкое, скачкообразное изменение значения, не мотивированное предшествующим развитием семантики слова. Так, ничто не подготавливало развития у сущ. утка значения ‘газетная выдумка, пущенная для произведения сенсации; вздор, чепуха, заведомо ложное сообщение’. Русские прил, правый и левый имеют основным значением пространственную ориентацию относительно говорящего; их собственно русские семантические производные (переносные значения) связаны с понятиями права, справедливости, правильности. При этом прил. правый (и его производные) имели положительную коннотацию, а левый — отрицательную (левые деньги, левак, продать палево и т. д.). Достаточно неожиданно и наперекор многовековой традиции левый и правый поменяли коннотацию на противоположную, став политическими терминами. Одного этого было бы достаточно, чтобы заподозрить иноязычное семантическое влияние. Но в данном случае история политико-публицистического значения прил. левый и правый в связи с событиями общественной жизни Франции прошлого века достаточно известна, и факт семантического калькирования не вызывает сомнения.
Другим характерным признаком, семантической кальки может быть возрождение архаичного слова в новом значении.» Классическим примером может служить общеизвестная калька влияние. В XVIII в. отмечается вариант этой кальки — слово втечение, конкурировавшее со словом влияние вплоть до второго десятилетия XIX в. Однако предпочтение в конце концов было оказано варианту с архаичным корнем. Сюда же, по-видимому, следует отнести и слово зияние ‘стечение гласных звуков’. К к. XVIII — н. XX в., когда возникла эта калька, сущ. зияние уже не употреблялось в своем исконном значении ‘зевание’. Тем не менее именно оно было избрано для передачи латинского поэтико-лингвистического термина hiatus (букв, ‘зевание’). То же самое следует сказать и о слове ток. В настоящее время его исходное значение ‘течение’ почти забыто. В начале XIX в. сущ. ток уже вытеснялось словом течение. Но именно слово ток было выбрано для передачи „электрического» значения нем. Strom и франц. courant. Калька найдена чрезвычайно удачно. Слово ток ‘поток электрической энергии’ прочно вышло в язык.
Однако такое предпочтение архаичному и подчеркнуто книжному варианту при калькировании было характерно для XVIII — первой половины XIX в. Со второй половины XIX в. при калькировании уже не обращаются к книжной архаике (возможно, потому, что она из средства создания торжественного стиля превратилась в орудие юмора).
И архаичность, и скачкообразность не являются исчерпывающими признаками. У целого ряда слов переносное значение могло развиться как в результате калькирования, так и вследствие органического развития переносного значения. Особенно это относится к тем случаям, когда образ, заложенный в основу семантического преобразования, прозрачен и понятен. Так, барабан (цилиндрическое основание купола), ветка (железной дороги), клещи (вид окружения), сеть (телефонная), чашечка (цветка) могли бы развиться и на русской почве, без всякого иноязычного влияния. Чтобы обнаружить калькированный характер этих лексических единиц, нужно проследить возникновение каждого конкретного слова. Поясним это на истории ботанического термина пыльца.
В некоторых случаях о семантических кальках можно узнать из отзывов пуристов, при которых произошло калькирование. Мы не будем повторять здесь часто цитировавшиеся строки адмирала А. С. Шишкова, пытавшегося искоренить даже удачные кальки, появившиеся в его время, но еще недостаточно освоенные. Приведем менее известное и более благожелательное к калькам мнение Е. Станевича, автора „Способа рассматривать книги»: „…хотя я и не хочу ставить слов по значению их на языке французском, однако употребляю, как на приклад: здравый вкус, шаг к благополучию, блистательная надежда, блестящая цель, лестные строки и проч.» (1.808 г., с. 19).
А о калькированном характере слова провалиться ‘потерпеть неудачу на экзамене или при выступлении на сцене’ мы
узнаем из пометы, которой сопровождается фиксация этого глагола в Словаре Даля (1882, 3, 471): „Провалиться, с немц. не выдержать испытания в науках, осесться, подломиться».
Итак, перед нами свидетельство современника и высококвалифицированного лексикографа: источник семантического сдвига следует искать в немецком языке.
Когда произошел этот сдвиг? Мы находим глагол провалиться в значении ‘потерпеть неудачу’ уже в „Рудине’ И. С. Тургенева (1856 г.). Автор так описывает успехи в учебе своего персонажа: „Самоучка не из любви к науке, Пигасов в сущности знал слишком мало. Он жестоко провалился в диспуте…» (гл. 2).
Критик Аполлон Григорьев пишет о герое „Маскарада» М. Ю. Лермонтова: „Арбенин с своими необузданно самолюбивыми требованиями провалился в так называемом свете…» („Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» 1859 г. — Григорьев Двухтомник, 2, 90).
В журнале „Русское слово» 1859 г. сообщается о неудачном выступлении фокусников: „Один из них … торжественно провалился, т. е. не имел решительно никакого успеха» (4,Смесь, 109).
Любопытно, что в двух последних цитатах слово провалился дано курсивом, т. е. автор как бы привлекает внимание к тому, что оно дано в каком-то новом, необычном значении; в последней цитате это значение к тому же поясняется.
Какой же немецкий глагол послужил источником семантического изменения у русского провалиться? Ответ на это мы находим в письме Н. П. Огарева В. П. Боткину 1843 г. Он пишет, что гоголевские „Игроки» „…в Петербурге durchgefallen» (Огарев „О литературе и искусстве», 197).
Нем. durchfallen имеет прямое значение ‘упасть во что-то, сквозь что-то’ и одно из переносных — ‘потерпеть неудачу’. Именно оно и было калькировано в русском языке. Это подтверждается и другими свидетельствами. Так, Н. И. Греч в „Парижских письмах» (1847 г., 241) сообщает: „На театре Gaite упала с грохотом Памела Жиро, драма Бальзака». Позже бы сказали с треском провалилась. А Известный композитор и музыкальный критик А. Н. Серов пишет: „…воспитанники консерваторий… сговорились во что бы то ни стало уронить „Весталку»» (Серов, 1, 102 — 1852 г.).
И упасть, и уронить в этих примерах хорошо корреспондируют с переносным значением нем. durchfallen.
Сущ. провал „неудача, фиаско» крах» появилось позже, Оно не фиксируется вторым изданием Толкового словаря В. И. Даля, которое мы цитировали выше. Здесь есть слово провал в „театральном» значении» но оно совершенно другое: „Провал, в театре, подполье, люк, западня, чрез которую иногда являются и исчезают актеры» (1882, 3, 471).
Мы подробно остановились на глаголе провалиться, так как здесь можно четко проследить, на основании чего можно сделать заключение о факте семантического калькирования. Это и прямое свидетельство специалиста-лексикографа (случай для калек нечастый), и варьирование лексемы и языке-реципиенте (упасть — провалиться), и графическое выделение необычно употребленного слова в тексте (курсив, кавычки, разрядка), и толковательное пояснение (см. цитату на „Русской речи»).
Примеры такого рода можно было бы умножить.
***
Рассмотрим семантические кальки барашки ‘мелкие облака’, клетка ‘мельчайшая структурная единица живой ткани’, кобылка ‘деревянная подставка под струны у некоторых инструментов’. Все три слова имеют уменьшительный суффикс, которому мы находим соответствие в калькируемых, про образах: нем, Schaeffchen, научиолат. cellula, франц. chevalet.
Но уменьшительный суффикс в объекте калькирования может и отсутствовать:
• коронка ‘металлическая оболочка» Предохраняющая зуб — нем. Krone— или франц. couronne;
• куколка ‘стадия развития насекомого — нем. Puppe;
Примеры можно продолжить, таких случаев гораздо больше, чем примеров первого рода, где русская калька точно воспроизводит уменьшительный суффикс калькируемого прототипа.
Скорее всего это связано с тем, что русская семантическая деривация охотно пользуется именно диминутивами для передачи переносных значений (бровка тротуара, головка болта, горлышко бутылки, носик чайника, спинка дивана).
Именно поэтому мы не можем однозначно указать как прототип калькирования русского существительного глазок ‘почка для прививки’ научнолатинское oculus (с уменьшительным суффиксом) и не упомянуть в качестве возможного прообраза немецкое Auge (не имеющее уменьшительного суффикса).
Возможно, что по той же причине калька ветка (жел.-дор.) вытеснила более раннюю кальку ветвь (прототип калькирования — нем. Zweig, без уменьшительного суффикса).
Однако есть и такие семантические кальки, где недиминутивной словообразовательной структуре прототипа соответствует русское слово без уменьшительного суффикса барабан, башмак, плечо, таз и т. п., см. Словарь).
В отличие от словообразовательного калькирования, при семантическом не может быть ни полукалек, ни неточных
калек.
Казалось бы, в свете всего вышесказанного очень просто отличить словообразовательную кальку от семантической: новое содержание при старой звуковой оболочке — семантическая калька, новое содержание при новой звуковой оболочке — словообразовательная калька. Однако в ряде случаев возникают затруднения.
Мы говорили выше о полукальках, т. е. о словах с непереведенным морфом. К таким словам относятся и прилагательные центробежный и центростремительный. Вторая часть этих прилагательных переводилась весьма разнообразно, но были попытки калькировать и первую часть русским средо-. Все это привело к созданию большого количества вариантов (см. Словарь), какое-то время сосуществовавших, но потом уступивших место современным терминам центробежный и центростремительный. Однако иногда полное вытеснение вариантов не происходит. В языке остаются две кальки одного и того же прототипа.
В очень редких случаях они бывают полными синонимами (безупречный, — безукоризненный, наслоение — папластова кие). В большинстве же случаев варианты кальки приобретают новые оттенки значения (уже на русской почве) или различаются лексической сочетаемостью. Так, русские слона вольномыслие и свободомыслие калькируют немецкое Freidenkerei (frei ‘вольный, свободный’, denken ‘мыслить’). Но значение их различно: вольномыслие — это ‘скептическое отношение к религиозным верованиям и господствующим идеям’, а свободомыслие — это ‘широта взгляда, независимый образ мыслей’. Так же разошлись значения слов трудоспособность и работа способность (оба калькируют нем. Arbeitsfaehigkeit): в момент возникновения это были полные синонимы и означали ‘способность к работе’, впоследствии же значения этих слов дифференцировались. Сейчас работоспособность — это ‘способность много и плодотворно работать’, а трудоспособность — ‘состояние здоровья, позволяющее человеку работать.
Говоря о кальке, словообразовательной или семантической, мы все время подчеркиваем, что это передача исконными средствами иноязычной семантики (или семантики и структуры). Однако слово исконный употреблено здесь не совсем точ но. Так,, в русском языке для калькирования употребляются не только исконные русские слова, но и заимствования. Однако для этого необходимо, чтобы заимствование было хорошо освоенным.
Так, в. середине XVIII в. иноязычное кристалл пытались калькировать словом хрусталь, этимологически тоже иноязычным, но давно освоенным (до такой степени, что в сознании многих говорящих оно воспринимается как родственное глаголу хрустеть и прилагательному хрупкий). Эти калька существовала почти столетие, прежде чем окончательно уступила заимствованию кристалл.
Словообразовательная калька судоверфь имеет вторым компонентом заимствованное слово верфь. Однако слово верфь заимствовано из голландского языка на рубеже XVII—XVIII вв., а калька судоверфь имеет прототипом немецкое слово.
Все это заставляет задать вопрос: а какое время необходимо для того, чтобы считать слово освоенным? В нашем случае это конкретно приводит к необходимости решать вопросы типа: является ли, например, прилагательное ультрафиолетовый полукалькой нем. ultraviolett (ultra— ‘ультра’, violett ‘фиолетовый’)? Или это прямое заимствование, переоформленное, как и все изменяющиеся по формам прилагательные, на русской почве? Самая ранняя из имеющихся у нас фиксаций этого прилагательного в русских текстах — 1865 г. (Г. И. Морозов „О солнечном спектре», с. 147). К этому времени прилагательное фиолетовый было вполне освоенным словом (известно с 1732 г., см. Биржакова, Воинова, Кутина, 400).
Существуют ряды словообразовательных калек с повторяющимся элементом. Их легко заметить в словаре. Это слова с начальным много-, ново , одно-, перво-, само-, сверх- и др. Регулярно повторяться может и второй элемент сложений: -ведение, -видный, -образный, -устойчивый, -цвет. Первоначально слова с этими элементами возникли как кальки, но став привычными, в языке, они послужили моделью для собственно русских новообразований. Так, есть все основания полагать что слова многостаночница, пушкиноведение, самиздат,, самоцензура — собственно русские. За ними стоят явления русской жизни, и если мы даже найдем структурно-семантический аналог какого-то из этих слов в немецком или английском языках, то мы вправе предположить, что здесь имело место калькирование с русского прототипа.
Однако такое помодельное образование возможна и для других случаев. Если создается перевод книги или статьи по совершенно новой отрасли знания или содержание их пересказывается в рецензии, обзоре и т. п., то новые термины этой науки, естественно, заимствуются или калькируются. Но наивно было бы предполагать, что при наличии в русском языке слов одноатомный, двухатомный (допустим, возникших в результате калькирования) для создания термина трехатомный нам обязательно понадобилось бы французское triatomique. Поэтому не надо забывать, что в ряде случаев, указывая на прототип калькирования, мы указываем лишь на наличие структурно-семантического соответствия. Отчасти вследствие этого ряд статей в нашем словаре сопровождается оговорками „возможно» или „по-видимому».
Другой причиной таких оговорок является интернациональный характер ряда научных ‘ терминов {антитело, внутриатомный, глухонемой, инфракрасный). Равновероятными прототипами калькирования иногда представляются немецкое и научнолатинское или французское и научнолатинское слово (бесформенный, вечнозеленый, золотоцвет). Здесь уместно поговорить о научнолатинской лексике вообще, поскольку для значительного процента калек, рассматриваемых в нашем Словаре, мы предполагаем именно научно-латинский прототип. Чаще всего это термины биологии, медицины и фармакологии.
Мы говорили выше о латыни как языке науки определенного периода. Однако с развитием науки терминов классической латыни оказалось недостаточно, и ученые были вынуждены вводить слова, искусственно составленные ими из латинских и древнегреческих морфем (корневых и аффиксальных). Но составители таких новых научнолатинских терминов были носителями живых европейских языков и при создании новых терминов сознательно или бессознательно вносили элементы образной системы родного языка во вновь создаваемое „латинское» слово, то есть в той или иной степени калькировали на латынь слова своего природного языка. В ботанике известен термин sempervirens (вечнозеленый). В немецком Языке есть прилагательное immergruen. В классической латыни не фиксируется слово sempervirens (букв, ‘всегдазеленый’), но есть прилагательное sempervivus (букв, ‘всегдаживой’). Искусственный термин sempervirens впитал в себя и немецкий, и латинский образ. Но что послужило прототипом не вполне точной русской кальки вечнозеленый — немецкое ли immergruen или научнолатинское sempervirens — однозначно утверждать невозможно. По-видимому, и то и другое.
***
Калькированная лексика носит, как правило, подчеркнуто книжный характер. Это естественно, так как калькирование чаще всего имеет место в научной литературе. Однако некоторые слова разговорной речи, будучи собственно русскими образованиями, у истоков своего возникновения имели, как это ни странно, кальку.. В прилагаемом словаре калек время от времени встречаются слова, которые мы квалифицируем как собственно русские. Сюда относятся такие существительные, как богомол (насекомое), броненосец (животное), буревестник, замок (свода, архит.), первоцвет.
***
Во многих словарных статьях нашего Словаря приводятся варианты калькирования. Выше мы говорили, чем вызывается такая вариативность. Это наличие в языке синонимов, корневых и аффиксальных; это возможность перестановки компонентов сложения; это полная калька и полукалька, точная и неточная калька и др. Мы старались также указать случаи употребления прямого заимствования там, где в конечном счете победила калька.
Мы хотели бы также отметить ряд случаев, когда делалась попытка калькирования иноязычного слова, но калька не прижилась в русском языке и уступила место прямому заимствованию. Сейчас такие попытки калькирования вызывают улыбку, и кажется совершенно очевидным, почему они потерпели фиаско. Но это психологический эффект ретроспекции. Каждое новое слово, будь то заимствование, калька и даже собственно русское производное, в момент первого появления в языке встречается настороженно и часто неприязненно (и не одними только пуристами). Сейчас автобус — самое обыкновенное и нейтральное слово, но были возражения и против него:
„По дороге движется, возбуждая общее внимание, громадный мотор-дилижанс, который уже успели окрестить безвкусные писаки уличных газет диким словом „автобус».
Поэтому не следует забывать; что у отвергнутых в пользу заимствования неудачных калек ‘тоже был шанс попасть в язык. Такие кальки иногда используются писателям и в исторических повестях и романах, а это свидетельствует о стилистической выразительности этих слов. Но чаще всего или просто забыты. Приведем несколько примеров.
ГЛИЦИНИЯ. В форме глицина известно с 1795 г. (Сл. ботанический 1795 г., 47). И. Мартынов в Словаре 1826 г. калькирует: „Glycine, сладимка» (греч. glykys ‘сладкий’). Ср. другие попытки калькирования: в упомянутом выше Словаре ботаническом 1795 г., 47 читаем: „Glycine. Глицина, счастливка». В „Садоводстве» В. А. Левшина 1808 г., 4, 35: „глицина, или щаст-ливица». Слова счастливка и щастливица возникли и результате ложноэтимологического сближения с нем. Glueсk ‘счастье’.
Бездарное время родит бездарные новые слова. Глупое слово „автобус» совершенно не подходит к этому блестящему, элегантному сооружению» („Голос Москвы» 1907 г., № 142, 2).
Примеры можно было бы значительно умножить. Но и этих десяти примеров достаточно, чтобы показать сходство процессов при удачном и неудачном калькировании: та же вариативность в суффиксальном оформлении, та же возможность ложной этимологии, та же апелляция к архаике, то же стремление раскрыть внутреннюю форму слова, та же перестановка компонентов сложения. Проанализировав около пятисот заимствований, сопровождавшихся кальками, в дальнейшем отвергнутыми языком, мы не смогли обнаружить признаков, по которым эти кальки подлежали забракованию. Можно только констатировать факт, что в одних случаях предпочтение
оказано калькам, а в других — заимствованиям.
Некоторые статьи настоящего словаря имеют помету «собственно русское». Действительно, как цельнооформленные слова они возникли на русской почве. Но их появлению предшествовал буквальный перевод иноязычной лексической единицы, оформленный не как слово, а как словосочетание.
Так, например, слово белковина (в отличие от синонима белок) образовалось универбацией словосочетания белковое вещество, точно (но в два слова) переводящего нем. Eiweissstoff: Eiweiss ‘белок (яичный)’, Stoff ‘вещество, материя’.
Аналогичный пример — русский анатомический термин брыжейка. Он образован стяжением терминологического соче тания брыжейная плева (или брыжейная кожа, брыжейная железа), переводящее нем. Gekroese 1. устар. брыжи; 2. анат. брыжейка. СлРЯ XVIII в. (2, 148) фиксирует семантическую кальку этого слова — брыжи „брыжейка», не закрепившуюся в русском языке.
Таких примеров довольно много: бугорчатка, глазница, грушовка, зоосад, известняк, печеночница и др.
Семантическое влияние иноязычного термина имело место и в таких словах, как зоонимы броненосец и буревестник, где морфемы брон(я) и бур(я) соотносимы соответственно с исп. armad(illo), нем. Sturm(vogel), научнолат. procell(aria), но мор мефы -посец и -вестник отсутствуют и представляют собой элементы русского словотворчества.
Наконец, имеется ряд прилагательных, сложное морфологическое строение и терминологический характер которых заставляют предполагать кальку, но которые при ближайшем рассмотрении таковыми не оказываются. Мы имеем а виду слова типа редкоземельный, соединительнотканный и т. п., образованнные в русском языке на базе терминологических словосочетаний редкие земли, соединительная ткань, которые являются фразеологическими кальками соответственно нем. seltene Erden и научнолат. tela conjunctiva.
Таким образом, слова, помещенные в Словарь с пометой собственно русское, имеют косвенное отношение к калькам, так как произведены от фразеологических калек или испытали на себе семантическое влияние соответствующих иноязычных терминов.
***
Итак, не все слова, похожие с первого взгляда на кальки, являются кальками. Некоторые из них, как мы только что показали, косвенно связаны с кальками, но не все. Рассмотрим для примера некоторые случаи.
МИНОНОСЕЦ. Собственно русское: нем. Torpedoboot (сложение Torpedo ‘торпеда’ и Boot ‘лодка’), франц. torpilleur (суффиксальное производное от torpille ‘торпеда; мина’). Образовано сложением основ сущ. мина и глагола носить. Отмечается в Энц. cл. Бр.—Ефр. 1892 г., 7, 187.
Сущ. МИНОНОСКА появилось раньше: по ССРЛЯ оно отмечается в „Петербургских письмах» В. М. Гаршина. Образовано стяжением словосочетания миноносная шлюпка (отмечается в письме В. В. Стасова В. В. Веращагину 7 мая 1378 г. — Переписка Верещагина и Стасова, 226), которое переводит нем. Torpedoboot (см. выше).
Примеры можно было бы продолжить. Так, для слова торпедоносец, скорее всего, моделью послужило рус. миноносец, а не нем. Torpedoboot, тем более, что рус. торпедоносец — это и судно, и самолет, вооруженные торпедами, тогда как для последнего в нем яз. используется слово Torpedoflugzeug (букв, торпедосамолет).
***
Предлагаемый ниже словарь включает в себя лексические кальки. Не менее интересны кальки фразеологические, но в настоящей работе мы их не рассматриваем. Однако в наш Словарь включены некоторые слова, которые попали в язык вследствие фразеологического калькирования и лишь позже стали выходить за пределы фразеологизма. Так, утка „за-
ведомо ложные слухи; дезинформация», по-видимому, связана с такими фразеологизмами, как газетная утка, пустить утку. С устойчивыми терминологическими словосочетаниями связаны слова кора (1) и кора (2): кора земного шара, кора головного мозга, сущ. коронка — со словосочетанием зубная коронка и т. п. Как правило, здесь мы имеем дело с семантическим калькированием одного из элементов устойчивого словосочетания. Именно с этим связано то, что для ряда слов (обычно семантических калек) мы вынуждены давать значение или указание на сферу употребления. Однако наш Словарь не является словарем толковым, поэтому полная развернутая и исчерпывающая дефиниция отсутствует и мы ограничиваемся лишь краткими указаниями на то значение, о котором идет речь, во избежание возможных недоразумений.
В заключение суммируем основные положении
Кальки возникают в процессе межъязыковых контактов, когда прямое заимствование почему-либо нежелательно.
Создание кальки — акт сознательного лексического творчества; закрепление кальки в языке или ее утрата происходят стихийно.
Словообразовательные и семантические кальки имеют общую цель — передать средствами языка-реципиента образы, положенные в основу номинации в языке-доноре.
Словообразовательно калькируются только производные слова.
Семантически калькируются переносные значения слов.
Укрепившиеся в языке кальки воспринимаются носителями языка как исконные слова данного языка; их неорганичность ощущается лишь краткое время после их появления.
Кальки, рассмотренные в настоящем Словаре, носят чаще всего книжный характер или являются элементами различных терминосистем. Проникновение, некоторых из них в разговорную сферу обусловлено теми же причинами, что и у прямых заимствований.
Кальки и прямые заимствования находятся во взаимодействии: калька может вытеснить прямое заимствование, но есть и противоположные случаи, когда при наличии кальки более жизнеспособным оказывается заимствование. В ряде случаев, когда калька и заимствование сосуществуют, в них происходят те же процессы, которые характерны для синонимов.
Калька — категория в основном этимологическая.